Роман от первого лица - Николай Беспалов

Роман от первого лица

Николай Беспалов

© Николай Беспалов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Часть первая

Дети холодной войны

Главные герои моего рассказа сверстники. Мальчишки моей школы.

Анатолий Поспелов, сын полковника. В послевоенные годы офицеры пользовались беспрекословным авторитетом. Толю уважали не только потому, что папа его полковник. Сам Толя был мальчиком рассудительным и уверенно спокойным.

Юрий Староверов. Как он не отвечал своей фамилии! Всегда шумный, энергично жестикулирующий. Воспитывался матерью одиночкой.

Георгий Клюквин. Бойкий малый. В анкетах он позже станет писать в графе «происхождение» – из рабочих. И будет прав. Отец его работал судосборщиком на заводе.

Николай Пулкиннен, из семьи натурализованных финнов, отец мастер на заводе.

Борис Бродов, тоже из семьи рабочих завода

Машиностроительный завод № N был, если можно так сказать, районообразующим предприятием.

То было время, когда многие предприятия, так или иначе связанные с обороной страны, были номерными. Даже НИИ, в котором я проработал почти тридцать лет, имел свой номер. Где-то в начале семидесятых годов заводам, институтам и КБ стали присваивать имена.

Примета времени.

И жили мы, за исключением Толи, в доме, возведенном методом народной стройки. Это значило, что рабочие и ИТР завода помогали строителям в свое нерабочее время.

Анатолий Поспелов жил в районе Комендантского аэродрома.

Начало действия – лето 1964 года

Все мои герои одного года рождения, 1947-го, и за исключением Анатолия Поспелова, учатся в одной школе. ШаЭрЭм – школе рабочей молодежи.

Естественно будет в моем рассказе много и других персонажей. Вы познакомитесь с ними по ходу повествования.

Необходимые документы того времени:

Газеты, журналы, письма. Но, главное это моя память

Прощай отрочество. Здравствуй молодость!

– Пацаны, наш майор предложил отметить окончание ШаЭрЭм в ресторане. Класс! – Борис Бродов самый рослый и развитый мальчик.

За окнами здания довоенной постройки, где днем учатся дети обыкновенной средней школы, а вечером молодые люди в школе рабочей молодежи, течет Большая Невка. На противоположном берегу её Центральный парк культуры и отдыха имени Сергея Мироновича Кирова.

Четверо учеников ШРМ №64 сидят в пустом кабинете литературы и русского языка. В школе ученики, да и учителя, этот кабинет называют за глаза «кабинетом майора».

Майор это их классный «дядька», то есть куратор. Майор в запасе, со шрамом через всю левую щеку, преподает литературу. Почитатель таланта Александра Сергеевича Пушкина. Наизусть знает почти все его стихи.

Итак, их четверо. Четыре ученика неполной средней школы, решивших не продолжать учебу в обычной школе и учиться до одиннадцатого класса, а перейти в эту самую ШаЭрЭм – школу рабочей молодежи..

Вообще, в «нормальной» школе их, друзей «не разлей вода», было пятеро. Но Толя Поспелов остался доучиваться в средней школе. Он и сейчас с друзьями тут.

– Я в ресторане был. Нас отец водил.

– И как там? – спрашивает Толю Поспелова Жора Клюквин, в обычной школе имевший прозвище Клюква.

– Классно, пацаны. Официанты все в белых рубашках.

– А еда, какая? – интересуется Боря.

– Все вкусно. Отец любит кавказскую кухню. Он служил там. Вот и привык.

По Большой Невке с треском промчался катер.

– Сосед Кольки катер испытывает, – поясняет Толя.

– Ты, Толя, с Колькой по-васям. Подговори его, чтобы сосед нас прокатил, – просит Боря.

Беседу друзей прервал приход того самого майора, то бишь куратора выпускного класса.

– Сидим, бойцы, а на дворе весна, – учитель литературы, майор запаса четко начинает читать стихотворение Пушкина, – Гонимы вешними лучами, с окрестных гор уже снега сбежали мутными ручьями.

– У нас гор нет, – вставляет мрачный Жора Клюквин.

– Клюквин, Вы стремитесь соответствовать своей фамилии. Такая же кислятина. Это, Клюквин, поэзия. Я пришел к вам, как к взрослым людям, согласовать наше меню в ресторане. Но прежде, решим, куда пойдем.

В этом сила майора. Он к ребятам относится по-взрослому.

– По ресторанам у нас специалист Толя Поспелов, – подначивает друга Борис.

– Хорошо. Спросим Толю.

– Боря шутит. Я в ресторане был давно. Ребенком. Отец водил.

Майор улыбается. Им кажется, что они уже взрослые.

Несколько слов о майоре учителе. Когда началась война, Виктору Прозорову было двенадцать лет и жил он в пригороде Ленинграда городе Тихвине. Оккупацию города немцами он не застал. Родители в начале июня отправили мальчика на другой конец области, в поселок Токсово к бабушке. Там он и дождался окончания войны. Рвался на фронт, а посылали на лесозаготовки.

– Это твой фронт, – говорил инвалид без ноги, которую потерял при бомбежке на правом берегу Невы.

Окончил юноша Прозоров среднюю школу и по совету одного хорошего товарища подал документы на поступление в Высшее командное военное училище. Окончил его.

Стал командиром и неплохо командовал. Дослужился до майора. И дальше бы служил. Может быть, и до генерала дослужился, если бы один раз в поле нерадивый боец с гранатой не справился. Майор прикрыл собой товарищей. Не погиб, но получил такие ранения, что к дальнейшей службе стал непригоден. Еще в школе Витя пристрастился к чтению. Он и в армии читал запоем. Каждый вечер он посещал библиотеку. Товарищи так и прозвали его – библиотекарь.

Заочно окончил Педагогический институт и стал обыкновенным учителем. Звучит уничижительно? Нет обыкновенных профессий. Есть обыкновенные люди, не видящие в своей профессии романтики. Виктор Прозоров соответствовал своей фамилии. Был очень прозорлив. В школе он обрел себя.

Конец пятидесятых, начало шестидесятых…

Каждый, кто жил в то время, имеет свои воспоминания о тех годах. Кто-то вспомнит стадионы полные зрителей и выступления на них новых молодых поэтов. Евтушенко. Вознесенский. Рождественский. Ахмадулина.

Кто-то переезд из многонаселенной коммунальной квартиры в отдельную квартиру в пятиэтажном блочном доме, где в окна первого этажа мог заглянуть человек даже небольшого роста. Легендарные «хрущевки».

Председатель колхоза где-нибудь в Вологодской области, вспоминая те годы, станет чертыхаться, если не больше. Его и его товарищей заставляли сеять кукурузу.

От восторга до резкой и уничижающей критики, вот каков диапазон воспоминаний.

Учитель, товарищ майор в запасе, Прозоров вспоминает те годы с благодарностью. У него родилась дочь. Поздний ребенок, особенно дорог. Сегодня ей восемь годков. Девчушка мала, но разумна: «Я стану как папа». Это не значит, что она хочет стать военным. Она решила быть учителем.

Родился ребенок и сразу проблемы. Пеленки, распашонки.

– Это я сошью из простынь. Кроватку можно самим соорудить, – говорила Ольга немного сошедшему с ума мужу, – Но детскую коляску дома не сделаешь.

Молодой лейтенант, который по результатам учений получил благодарность от командования дивизии, растерялся.

– На магазины время не трать. В выходные поезжай в Ленинград и иди на барахолку.

– Ты соображаешь, что говоришь?! – возмущается предложением жены Виктор, – Лейтенант Советской Армии толчется на барахолке.

– Штатское одень. Или ты уволишься и станешь на прогулки ребенка таскать на руках?

Ольга права. И поехал в ближайшее воскресенье Виктор в город. На барахолку.

Примета времени. Немного истории этих уникальных по-своему рынков.

Одним из первых блошиных рынков был, скорее всего, Marché aux puces в Сент-Уан (район Сена – Сен-Дени в северных пригородах Парижа). Это большой базар на огромной территории, один из четырёх подобных в Париже.

Рынки получили своё название от продаваемой старой одежды, которая вся была изъедена молью и кишела блохами.

С конца XVII века подобные примечательные рынки под открытым воздухом в городе Сент-Уан стали организовываться со столами и скамейками на полях и различных «рыночных скверах», где старьёвщики и тряпичники продавали или обменивали свой товар за небольшие деньги.

В осажденном немецко-фашистскими захватчиками Ленинграде тоже была барахолка. Кто-то там, обменивая дорогие и иногда уникальные вещи, спасал жизнь себе и родным. А кто-то на этом наживался и после войны становился этаким Корейко.

У меня тоже есть воспоминания о барахолке. Уже в наши дома провели газ и печные плиты были разобраны, но летом, когда семья уезжала в деревню, мама нам кашу готовила на керосинке. Был такой бытовой прибор в те годы. Старая, служившая еще в годы блокады Ленинграда, испортилась, и было решено купить новую керосинку. Хвать-похвать, а в магазинах уже нет. Пришлось маме ехать на барахолку. Меня с собой взяла. Оттуда и память об этом.